Маяковский Владимир Владимирович

ОБЛАКО В ШТАНАХ
(отвывок из поэмы)

(Вступление)

Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса, 
и старческой нежности нет в ней! 
Мир огромив мощью голоса, 
иду — красивый, 
двадцатидвухлетний. 

Нежные! 
Вы любовь на скрипки ложите. 
Любовь на литавры ложит грубый. 
А себя, как я, вывернуть не можете, 
чтобы были одни сплошные губы! 

Приходите учиться - 
из гостиной батистовая, 
чинная чиновница ангельской лиги. 

И которая губы спокойно перелистывает, 
как кухарка страницы поваренной книги. 

Хотите - 
буду от мяса бешеный 
- и, как небо, меняя тона - 
хотите - 
буду безукоризненно нежный, 
не мужчина, а — облако в штанах! 

Не верю, что есть цветочная Ницца! 
Мною опять славословятся 
мужчины, залежанные, как больница, 
и женщины, истрепанные, как пословица. 


ВЕСНА
В газетах
пишут
какие-то дяди,
что начал
любовно
постукивать дятел.
Скоро
вид Москвы
скопируют с Ниццы,
цветы создадут
по весенним велениям.
Пишут,
что уже
синицы
оглядывают гнезда
с любовным вожделением,
Газеты пишут:
дни горячей,
налетели
отряды
передовых грачей.
И замечает
естествоиспытательское око,
что в березах
какая-то
циркуляция соков.
А по-моему -
дело мрачное:
начинается
горячка дачная.
Плюнь,
если рассказывает
какой-нибудь шут,
как дачные вечера
милы,
тихи.
Опишу
хотя б,
как на даче
выделываю стихи.
Не растрачивая энергию
средь ерундовых трат,
решаю твердо
писать с утра.
Но две девицы,
и тощи
и рябы,
заставили идти
искать грибы.
Хожу в лесу-с,
на каждой колючке
распинаюсь, как Иисус.
Устав до того,
что не ступишь на ноги,
принес сыроежку
и две поганки.
Принесши трофей,
еле отделываюсь
от упомянутых фей.
С бумажкой
лежу на траве я,
и строфы
спускаются,
рифмами вея.
Только
над рифмами стал сопеть,
и -
меня переезжает
кто-то
на велосипеде.
С балкона,
куда уселся, мыча,
сбежал
вовнутрь
от футбольного мяча.
Полторы строки намарал -
и пошел
ловить комара.
Опрокинув чернильницу,
задув свечу,
подымаюсь,
прыгаю,
чуть не лечу.
Поймал,
и при свете
мерцающих планет
рассматриваю -
хвост малярийный
или нет?
Уселся,
но слово
замерло в горле.
На кухне крик:
— Самовар сперли! -
Адамом,
во всей первородной красе,
бегу
за жуликами
по василькам и росе.
Отступаю
от пары
бродячих дворняжек,
заинтересованных
видом
юных ляжек.
Сел
в меланхолии.
В голову
ни строчки
не лезет более.
Два,
Ложусь в идиллии.
К трем часам -
уснул едва,
а четверть четвертого
уже разбудили.
На луже,
зажатой
берегам в бока,
орет
целуемая
лодочникова дочка...
"Славное море -
свяшенный Байкал,
Славный корабль -
омулевая бочка".

ПРОЩАНЬЕ
В авто, 
    последний 
            франк 
                    разменяв.
— В котором часу на Марсель? — 
Париж 
    бежит, 
            провожая меня, 
во всей 
        невозможной красе. 
Подступай 
        к глазам, 
                разлуки 
                        жижа, 
сердце 
    мне 
        сантиментальностью
                                расквась! 
Я хотел бы жить 
        и умереть 
                в Париже, 
если б не было 
        такой земли — 
                Москва.

 

ДОМ ГЕРЦЕНА
Расклокотался в колокол Герцен,
чуть
языком
не отбил бочок...
И дозвонился!
Скрипнули дверцы,
все повалили
в его кабачок.

Обыватель любопытен -
все узнать бы о пиите!
Увидать
в питье,
в едении
автора произведения.
Не удержишь на веревке!
Люди лезут...
Валят валом.
Здесь
свои командировки
пропивать провинциалам.
С "шимми",
с "фоксами" знакомясь,
мечут искры из очков
на чудовищную помесь -
помесь вальса
с казачком.
За ножками котлет свиных
компания ответственных.
На искусительнице-змие
глазами
чуть не женятся,
но буркают -
"Буржуазия...
богемцы...
разложеньице..."

Не девицы -
а растраты.
Раз
взглянув
на этих дев,
каждый
должен
стать кастратом,
навсегда охолодев.
Вертят глазом
так и этак,
улыбаются уста
тем,
кто вписан в финанкете
скромным именем -
"кустарь".

Ус обвис намокшей веткой,
желтое,
как йод,
пиво
на шальвары в клетку
сонный русский льет...
Шепчет дева,
губки крася,
юбок выставя ажур:
"Ну, поедем...
что ты, Вася!
Вот те крест -
не заражу..."
Уехал в брюках клетчатых.
"Где вы те-пе-рь..."
Кто лечит их?

Богемою
себя не пачкая,
сидит холеная нэпачка;
два иностранца
ее,
за духи,
выловят в танцах
из этой ухи.

В конце
унылый начинающий -
не укупить ему вина еще.
В реках пива,
в ливнях водок,
соблюдая юный стыд,
он сидит
и ждет кого-то,
кто придет
и угостит.

Сидят они,
сижу и я,
во славу Герцена жуя.

Герцен, Герцен,
загробным вечером,
скажите пожалуйста,
вам не снится ли,
как вас
удивительно увековечили
пивом,
фокстротом
и венским шницелем?

Прав
один рифмач упорный,
в трезвом будучи уме,
на дверях
мужской уборной
бодро
вывел резюме:
"Хрен цена
вашему дому Герцена".
Обычно
заборные надписи плоски,
но с этой - согласен!
В. Маяковский.


НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ
Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный:
"Будьте добры, причешите мне уши".
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши.
"Сумасшедший!
Рыжий!" -
запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до-о-о-о-лго
хихикала чья-то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая редиска.