Аркадий Кутилов

Один из самобытнейших русских поэтов XX века.

 

Пасынок
Когда-нибудь вечером синим,
без дум, без любви и мечты,
я вдруг попрощаюсь с Россией,
и стану с Россией на “ты”…

Зачем ты меня не любила,
терпела, стыдливо кривясь?..
В припадках беззлобного пыла
с тобой я налаживал связь.

Покорный твоим обещаньям,
признания ждал много лет.
Возьми же теперь на прощанье
моей головы амулет!

Прощай, и забудь кривотолки.
Ведь люди чего не наврут!
…Курки моей верной двустволки
чачакнут — и станут во фрунт!

К исходу лирической ночи,
как раз на коровьем реву,
бровями взмахнут мои очи,
и шумно взлетят в синеву!

 

* * *
А в детстве все до мелочей
полно значения и смысла:
и белый свет, и тьма ночей,
крыло, весло и коромысло…

И чешуя пятнистых щук,
цыпленок, коршуном убитый,
и крик совы, и майский жук,
и луг, литовкою побритый.

Как в кровь — молекула вина,
как в чуткий мозг — стихотворенье,
как в ночь июльскую — луна, —
в сознанье входит точка зренья.

 

* * *
Два ствола, как крылья за спиной,
задевают сосенки да елки…
Освистали рябчики весной
громовой дебют моей двустволки.

Терпкий вкус черемух и брусник
запиваю спиртом или чагой.
Нагадал мне старенький лесник
вечно быть охотником-бродягой.

Вечно караулить водопой
звезд и фантастических видений,
горевать над дивною судьбой
одиноких женщин и растений.

 

Варвар
Идет полями и лесами,
идет ромашковым ковром —
мужик с невинными глазами,
с фамильным тонким топором.

Душа в лирической истоме,
в мазутной неге сапоги…
Под ним земля тихонько стонет,
пред ним дрожат березняки.

Он понимает птичьи вопли,
он любит беличью возню…
Он колья, жерди и оглобли
считает прямо на корню.

Легко живет топорным счастьем,
листает весело рубли.
Трудолюбив, хороший мастер, —
и тем опасней для земли!

 

* * *
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков…
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!

Границы платьев берегут их прочно…
Я, нарушитель ситцевых границ, —
они бескрылы — видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц…

 

Вкладыш к моей трудовой книжке
Вот я умру, и вдруг оно заплачет,
шальное племя пьяниц и бродяг…
…Я был попом, — а это что-то значит!
Я был профоргом, — тоже не пустяк!

Я был мастак с багром носиться в дыме.
Я с топором вгрызался в синий бор.
Я был рыбак, и где-то на Витиме
мой царь-таймень не пойман до сих пор.

Я был художник фирмы “Тети-мети”.
Я под Смоленском пас чужих коров.
Я был корреспондентом в райгазете —
и свел в могилу двух редакторов.

Учил детей и им читал по книжке,
как стать вождем, диктатором Земли…
И через год чудесные мальчишки
мою квартиру весело сожгли!

Я был завклубом в маленьком поселке.
Поставил драму “Адский карнавал”…
И мой герой, со сцены, из двустволки,
убил парторга. В зале. Наповал.

Бродягой был и укрывался небом.
Банкротом был — не смог себя убить…
Я был… был… был… И кем я только не был!
Самим собой?.. А как им надо быть?..

 

* * *
Сидят, в луну влюбленные, собаки,
молчат пока, вбирают голоса.
А мимо — шапки, рыжие, как маки,
а мимо — звезды, окна и глаза…

Спешат, в мороз одетые, подружки,
бредет куда-то сам собой тулуп.
Смешные, чуть усталые избушки,
и вместе с дымом — музыка из труб!

 

Омут
Березка… Омут… Утопиться, что ли?..
Утихнет совесть, сердце отболит…
… С какой надеждой, сладостью и болью
на тихий омут смотрит инвалид…

Не надо жертв, азартного горенья…
Не надо боли, — пусть хоть рыбья боль…
Блесну златую с черным опереньем
забросил так… для видимости, что ль…

Но омут сам живет по-человечьи:
по ком-то глухо стонет птица-выпь,
кувшинки — в ряд, как траурные свечи,
и месяц тонет в призрачную глыбь…

Там пескари червей хватают мерзко!
Там пескарям от щуки не до сна!..
И в рыбьем небе весело и дерзко,
как истребитель, носится блесна!..

 

* * *
Если бабы недружно запели,
значит, труп повезут со двора…
Если морда опухла с похмелья,
значит, весело было вчера…

Если мысль выше крыш не взлетает,
значит, кончился в сердце огонь…
Если снег на ладони не тает,
значит, мертвая это ладонь…

Если умер, но ходишь, как прежде,
если сдался, врагов возлюбя, —
значит, слава последней надежде,
что воскреснуть заставит тебя!

 

Голубая тоска
Я читал: голубая тоска, —
и не верил: такой не бывает.
Но сейчас — на вершок от виска —
небеса, как доска гробовая…

Береженого — Бог бережет!
И всю жизнь берегись, береженый.
Прозевал — изотрет в порошок:
нынче Бог милосердья лишенный.

Сберегусь, и в работу впрягусь,
среди роботов нежно-угрюмых.
Напрягусь, как рождественский гусь,
что плывет по столу между рюмок.

Но боюсь, что сорвусь — и сопьюсь,
и забуду, как пахнет ромашка.
Но боюсь!.. И горжусь, что боюсь:
я боюсь, — значит, жив я, Аркашка!

 

Репка
В теории просто,
не выдумать лучше:
дедка - за репку,
бабка - за дедку,
а внучка - за бабку,
а Жучка - за внучку,
а мышка - за кошку -
и вырвали репку...

...Но бабка и дедка
скандалят нередко,
совсем не едят,
отощали от склок.
А внучка - на жучку
обиделась крепко
за то, что собачка
изгрызла чулок.

А кошка и мышка...
Но тут-то уж прямо -
расизм,
экстремизм,
беспощадный террор!..

Такая вот, братцы,
глобальная драма,
и репка
в планете
торчит
до сих пор.