Аркадий Кутилов

Стихи мои, грехи мои святые...

 

* * *
Жизнь моя, поэзия, подруга…
Я в стихах тонул, горел и мерз…
Очи мне не выклевала вьюга,
хоть прошел под вьюгой много верст.

Скажут: поза? Да, возможно, поза…
Жизнь — она из поз и прочих крох.
Пусть сгниет раздавленная роза,
а в гнилье взойдет чертополох!

Я не жду бессмертья ни минутки,
мне дороже — пальцы на струне,
чтоб рядком сидели проститутки,
весело болтая обо мне.

 

Счастье
Все в порядке! Рассыпались прядки.
Темнота нас с тобою хранит.
Пусть луна наиграется в прятки.
Наигралась. Взошла — и звенит!

Поцелуи, ночные загадки.
И дымится, дымится вода…
Все в порядке. В таком уж порядке,
что секунда — и грянет беда.

 

* * *
Идеи дикие глотаю,
читаю Брема и Дидро…
Всю ночь сижу, изобретаю
тарелку, ложку и ведро…

Мне Джемс Уатт — прямой начальник,
весь мир — не больше, чем товар…
Я изобрел утюг и чайник,
велосипед и самовар…

Я луч звезды разбил на звенья,
открыл породу новых рыб.
В пределах музыки и пенья
я изобрел тележный скрип.

Я с неба звезды не хватаю,
но плещет творческий экстаз…
И я опять изобретаю
топор, пилу и унитаз…

Я — исключенье всяких правил,
с мировоззрением кривым…
Мой мозг трагично неисправен,
и уж ничем не исправим!

 

Герой
Своей родне обиду я пою:
я был в огне, во вшах, крови и поте,
я танки опрокидывал в бою,
а вы мне на похмелку не даете!

Не цените раненьев и наград,
и вы цены не знаете герою…
Я вам сейчас устрою Сталинград!
И Курскую дугу я вам устрою!

Пусть вьется ваша дрянь и ваша пыль,
и брань моя гремит свинцовым градом!
А ну, противотанковый костыль,
шарахни хоть разок по этим гадам!

И вспыхнет под злодеями земля,
пощады эти “викинги” запросят.
Пусть вынесут мне ровно три рубля,
но чтобы — на брильянтовом подносе!

…Стою один в пороховом дыму…
Ну, вынеси мне тройку, Акулина!..
Ну, вынеси, и я ее приму,
как раньше — ключ от города Берлина.

 

* * *
Смешная, бескорыстная,
без лишних позолот,
преступная и быстрая,
горячая, как лед,
удушливая, летняя,
сухая, как зола, —
Любовь моя последняя,
спасибо, что была!

 

* * *
Эта пьеса шла под гром винтовочный,
ухала мортира за горой,
падала под пулями Дюймовочка,
весь дырявый, падал главгерой…

Но вставал — и шел шагами быстрыми!
Весь дырявый, песню запевал…
Драматург! не надо много выстрелов.
Лучше — бац! — и сразу наповал.

Нам не надо мокрого и страшного,
нам наскучил пистолетный лай…
Ты слезу у зрителей выпрашивал?
Мы заплачем. Только не стреляй.

 

Война
Есть я, есть ты в зеленом кимоно,
и телевизор смотрит диким глазом…
Я не люблю военное кино:
там все не так, как в дедовых рассказах.

Я скромный зритель, тютя и губан.
Не для меня твоей прически грива.
Тебе нужней экранный горлопан,
который “умер” точно и красиво.

Он после съемок бросится в такси,
ты в мыслях сядешь рядом на сиденье…
И вот тогда — о, Господи, спаси! —
мне так нужны войны цветные тени!..

И я взовьюсь, как утка на лету —
трофей твоей добычливой охоты.
Вот пусть тогда распорют темноту
брюхатые десантом самолеты!

…Я не люблю военное кино!
Люблю тебя в зеленом кимоно!
Ревную дико, тупо, ослепленно!
Люблю тебя в проклятии зеленом!..

…Зачем ты смотришь в черное окно?!

 

* * *
Назло несчастьям и насилью,
чтоб зло исчахло наяву,
Земля придумала Россию,
а та — придумала Москву.

И вечно жить тебе, столица!
И, грешным делом, я хочу
стихом за звезды уцепиться,
чтоб хлопнуть вечность по плечу.

Живу тревожным ожиданьем,
бессонно ямбами звеня…
Мой триумфальный день настанет:
Москва
придумает
меня!

 

* * *
Стихи мои, грехи мои святые,
плодливые, как гибельный микроб…
Учуяв смерти признаки простые,
я для грехов собью особый гроб.

И сей сундук учтиво и галантно
потомок мой достанет из земли.
И вдруг — сквозь жесть и холод эсперанто —
потомку в сердце грянут журавли!

И дрогнет мир от этой чистой песни,
и дрогну я в своем покойном сне.

Моя задача выполнена с честью:
потомок плачет.
Может, обо мне…