Аркадий Кутилов

Я не поэт. Стихи - святое дело

 

Четверостишия

* * *
Поэзия - не поза и не роль.
Коль жизнь под солнцем - вечное сраженье, -
стихи - моя реакция на боль,
моя самозащита и отмщенье!

 

* * *
Я не поэт. Стихи - святое дело.
В них так воздушно, нежно и светло...
Мне ж дай предмет, чтоб тронул - и запело,
или хотя бы пальцы обожгло.

 

* * *
Деревня N. не знала гроз.
Покой и тишь - ее основа...
Но в каждом доме был Христос
с лицом Емельки Пугачева!

 

Они бескрылы...
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков...
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!
Границы платьев берегут их прочно..
Я, нарушитель ситцевых границ, -
они бескрылы - видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц...

 

Подранок
После выстрела смог он собой овладеть,
он посмел улететь, очумев от испуга.
Между крыльев - дробинка, но сумел улететь...
Только ровно на жизнь приотстала подруга.

Распустились цветком два разбитых крыла,
поднялась голова в драматическом жесте...
Тонкой лапкой гребла, суетливо плыла,
всё куда-то плыла, оставаясь на месте.

Окровавленный пух понесло к камышу,
и молчат небеса, перелески и воды...
(Ты ответь мне, Ирина, я тебе же пишу, -
что случилось потом, после этой охоты?

Был ли выстрел ещё, иль, жалея заряд,
ощипали тебя, несмотря, что живая...
И весёлый охотник - голубой бюрократ,
нежно кушал крыло, коньячком запивая...

Может, выжила ты, всем дробинкам назло,
только жизнь приняла, как стандартную милость.,
И свистит по квартире расписное крыло,
забывая на миг, что летать разучилось.

Телевизор, базар, танцплощадка, завод,
петухи-женихи, разодетые жутко...).

А в заливе души всё куда-то плывет,
всё куда-то плывет недобитая утка...

 

* * *
Я читал: голубая тоска, -
и не верил: такой не бывает...
Но сейчас - на вершок от виска -
небеса, как доска гробовая...

Всё приветы вчерашнего дня,
всё лавсан, а с изнанки - холстина...
Электронной машине родня
отошедшая в прах гильотина.

Береженого - бог бережет!
И всю жизнь берегись, береженый...
Прозевал - изотрет в порошок:
нынче бог милосердья лишенный.

Сберегусь, и в работу впрягусь,
среди роботов нежно-угрюмых...
Напрягусь, как рождественский гусь,
что плывет по столу между рюмок.

Но боюсь, что сорвусь - и сопьюсь,
и забуду, как пахнет ромашка...
Но боюсь!.. И горжусь, что боюсь:
я боюсь, - значит, жив я пока что!

 

* * *
Не пойму я тебя, иноверца,
наши взгляды давно разошлись...
Расстоянье от сердца до сердца -
может, час, может, целая жизнь...

Через чащу добра и порока,
сквозь уступки, пинки и тычки...
....А прямая до сердца дорога -
не длиннее вот этой строки.

 

* * *
А мысли шагают коряво,
а губы от страха спеклись...
Уходит... жена или слава...
свобода, а может, и жизнь.

На лучшем твоем перекрестке
она - у другого в руках.
Не порти, дружок, папироски,
не бейся в ревнивых силках.

Когда над телами убитых
враги распивают вино,
убитым уже не обидно,
убитым уже все равно...

 

Развод
Уходит любовь. Холодеет в душе.
Тускнеют слова и предметы.
На милом лице проступает уже
посмертная маска Джульеты.

Рассудок смиряет кипенье крови...
Твой взгляд - голубее кинжала...
И, может, не палец, а горло любви
кольцо обручальное сжало.

Состарил сентябрь и фигурку твою,
твои очертанья грубеют...

Похоже, что я на расстреле стою
И НАШИ УЖЕ НЕ УСПЕЮТ.

 

Слово
Час назад (уж целый час натикал...
только час... а кажется, - года)
сдавленным и сумеречным криком
прозвучало слово "никогда".

...Д'Артаньян на помощь не прискачет,
не распорет шпагой темноту...
Никогда "Титаник" не заплачет
в долгожданном розовом порту...

Никогда не выстрелит царь-пушка
для острастки вражеских держав...

...Догорает в памяти избушка,
курьи ножки
судорожно
сжав.

 

* * *
Я люблю! через горы и годы!...
Я люблю! сквозь любые погоды!..
Я люблю! сквозь погосты-кресты,
сквозь туманы-дороги-мосты!..
Сквозь цветы восковые у морга,
сквозь судьбу, что к молитвам глуха!..
Я люблю! ослепленно и гордо!
От любви перекошена морда,
от любви перехвачено горло,
от любви не хватает дыха.....

 

Автопортрет
Коварный, вздорный, непослушный,
один, как ёлочка в бору...
И нет опасности насущной,
что я от скромности умру.

За кем-то смерть летит в конверте,
за кем-то долг бежит босой...
За мной гоняется бессмертье
с тупой заржавленной косой.

Я винный след в тайге оставлю,
закуской белок подкормлю.
Я пьянством родину прославлю,
свою Россию-во-хмелю

Я сам с собой устрою встречу,
надев на голову ведро...
По соловью шарахну речью,
И цаплю цапну за бедро...

Пусть ваш Пегас стыдливо прячет
свой голубой невинный глаз...
С тоскливым плачем жеребячьим
кобылу любит мой Пегас!

Пройдут в народе чудо-слыхи,
что я таков, а не таков...
Мои уродливые стихи
нужнее правильных стихов.

 

* * *
Вблизи Олимпа есть местечко,
в версте от лежбища богов...
Стоит избушка возле речки
в сиянье песен и стихов.

Творцы торжественных хоралов
скучают в собственных лучах...
Там не певцы, а подпевалы
живут на божеских харчах.

Тепло в лирической избушке,
и в ней поэтов — будто блох:
второй Эзоп, воскресший Пушкин,
гальванизированный Блок...

Таланта нет — заменит пыл,
а пылу нет — подбавишь лести...
И я там был, мёд-пиво пил
и назывался «Пушкин-200».

 

* * *
Эх, Аркаша, нам ли горевать.
в двух шагах от ядерного взрыва!..
Знай работу, «телек» и кровать,
да в субботу — пять бутылок пива.

Соблюдай умеренность в любви,
не умей свистать разбойным свистом
И во сне удачу не зови,
и не пей с лихим авантюристом.

Не теряй ни сон, ни аппетит,
пусть душа от горестей не хмурится...
И к тебе, конечно, прилетит
птица счастья — бройлерная курица.

 

Аутодафе назаретской Маруси

Палач был горбат и воинственно пьян,
за бранным словечком не лазил в карман.
Он «брил» на лету подмастерьев своих,
Пилату сказал: «Ну, давай на троих!»
Исполнил частушку для римских кобыл,
хорошим словечком толпу оскорбил.
(А слов нехороших в истории нет —
вам скажет любой маломальский поэт.
«Квартира», «машина», «японский халат»,
«Голгофа», «Иуда», «Христос» и «Пилат».
А слово «Мария» — совсем красота!).
...Давайте вернёмся к подножью креста...
Смертельным квадратом бессменно стоят
четыреста римских угрюмых солдат.
Простой автокран, задыхаясь в пыли,
Христоса подъемлет на метр от Земли.
На метр от планеты и жадной толпы,
превыше Голгофы и бренной судьбы...
Бессмертье открыто! Вот только успеть...
И надо всего лишь — чуть-чуть потерпеть...
А гвозди тупые, и лезут не так...
И плещет в глаза ослепительный мрак.
...Палач был горбат и воистину пьян,
он лишние гвозди засунул в карман.
«Сгодятся потом — ремонтировать мост, —
а может, объявится новый Христос...»
... В кольце волосатых солдатских сердец
Христос звал отца... Не услышал отец.
Но только закат захлебнулся собой, —
испуганный шёпот вспорхнул над толпой:
«Мария! Мария! Мария пришла!..
Ну, та, что Его, говорят, родила...
Глядите, Он жив!.. Он увидел её,
и ей посвящает страданье Своё...»
«Зачем опоздала?.. Ведь слышала гром, —
то пьяный Иосиф махал топором.
Громил он цистерны с водицей святой
и Риму грозил Вифлиемской звездой...»
...Мария бесслёзно на Сына глядит:
«Мой мальчик, ты вправду опасный бандит?..»
Грядущей Мадонны нелепый вопрос
ударил, как выстрел, и вздрогнул Христос...
Прочувствовал крест онемевшей спиной
и плюнул в Марию кровавой слюной.