Аркадий Кутилов

Заря не зря, и я не зря...

 

Вершина декабря
Заря, заря, вершина декабря...
В лесах забыт, один у стога стыну.
Встает в тиши холодная заря,
мороз, как бык, вылизывает спину.

Качнулась чутко веточка-стрела,
и на поляну вымахнул сохатый...
И, падая на землю из ствола,
запела гильза маленьким набатом...

Заря не зря, и я не зря, и зверь...
Не зря стволы пустеют в два оконца...

И, как прозренье в маленькую дверь,
через глаза в меня входило Солнце!

 

Сто шагов
Прохожих нет, не воет транспорт,
луна в плену у облаков...
На сто шагов делю пространство,
на сто задумчивых шагов.

Тук-тук! "Войди... Захлопни дверцу
И если с жалобой - прошу..."
Вот так я к собственному сердцу
с ночным визитом прихожу.

Уютный мрак, пустое кресло,
висят растенья с потолка...
В одном углу - портрет невесты,
в другом углу - портрет врага.

Здесь всё пульсирует, конечно,
коврами этого не скрыть-
Садись, рассказывай неспешно,
и даже можешь закурить.

Ругни врага в сердечном мраке,
ударь, чтоб дрогнула стена!..
За все дневные передряги
ты рассчитаешься сполна.

Разбей окно, коль стало жарко,
и ноль внимания на стон...
И даже можешь ткнуть цигарку
огнём в пульсирующий стол.

Ты здесь хозяин! Настоящий!
Ты настоящий - только тут.
Но знай: всё чаще, чаще, чаще
тебя здесь терпят, но не ждут...

И будет ночь, и душной ночью,
забыв дневное "далеко",
ты сто шагов отмеришь точно,
вздохнёшь упруго и легко...

Но, может, ты неточно мерил?..
А может, мерки уж не те?..
И, не найдя заветной двери,
рука повиснет
в темноте...

 

* * *
Я вам пишу звездой падучей,
крылом лебяжьим по весне...
Я вам пишу про дикий случай
явленья вашего во мне.

Пишу о том, как пел несмело:
взойди, взойди, моя заря!...
Я ради вас талант подделал,
как орден скифского царя...

Как я дружу с нейтронным веком,
как ярким словом дорожу...
И как не стал я человеком,
я вам пишу...

 

* * *
Ты брошена, разбита, искорёжена,
над письмами закончился твой пост.
Душа твоя в конвертики уложена
и злобой перетянута внахлёст.

Ты волосы болванишь чуть не наголо, -
смотрите, мол, а мне на вас плевать!
Ты стала узколицая и наглая,
слова твои - всё "мать" да "перемать"…

Ты брошена, судьба - сплошные дыры,
и голос недоверием изрыт.
Старушка из семнадцатой квартиры –
"Хороших не бросают!" - говорит.

Ребёнка незаконного, внебрачного
таскаешь контрабандой под плащом...
А пошлина давно уже уплачена
бессонницей, слезами и дождём.

Ты брошена, ты, значит, нехорошая.
Ты брошена, как камушек со скал.
Ты брошена и сплетней припорошена...
А я как раз такую и искал.

 

* * *
Пацан, кусок сибирской плоти
(я имя вам не назову),
на злобно ржущем самолете
внаполеонился в Москву.

Он покорил Иркутск сначала,
взорвал овации в Чите...
А вот Москва... Москва молчала.
Масштабы, видимо, не те...

Пегас от страсти обезножел,
сарказм прижился на губе...
Я лез из кожи, рвал одежи,
стихами рожу бил толпе...

По вытрезвителям мотался -
был в них всегда желанный гость...
И вот по пьянке затесался
на тот Ваганьковский погост.

Напиток бешеной коровы,
редиска, лук да каравай...
- Есенин, здравствуй!
- Ну, здорово...
- Давай-ка выпьем!..
- Разливай...

Стакан - в себя,
стакан - в могилу, -
земля темнела от вина...
А я шептал:
- Сережа, милый,
не признает меня страна!..

- Не признает?.. Знать, любит мало.
Ты брось на зеркало пенять...
Ведь и меня не признавала, -
петля заставила признать...
Я бросил кость эпохе-дуре,
всобачил в памятник грехи...
Но был бы жив, сейчас бы в МУРе
лежали все мои стихи...

- Ты предлагаешь?..
- Предлагаю...
- И будет слава?.,
- Как не быть...

А ночь зеленая такая,
что дико хочется завыть...

Но встало утро над погостом
во всю ваганьковскую ширь,
и кто-то мне напомнил просто:
- Комедиант, езжай в Сибирь!.

Комедиант, как верно, верно!..
А я-то думал, что поэт...
Оглоблей-истиной по нервам
меня хватил какой-то дед...

Он был не пьян, но чуть с похмелья,
зато величествен, как шах:
- Есенин я.... Зовут Емеля...
А здесь я вроде в сторожах...
Гони полтинник за знакомство
да рупь за добрый мои совет:
комедиант, езжай до Омска
и позабудь, что ты - поэт!..

...С бедой, с обидой и с позором,
с душой, как нищенской сумой,
пацан на поезде нескором
тихонько тащится домой...

 

* * *
Я люблю уютом тешить душу,
для уюта только и тружусь.
Я люблю мороженое кушать,
только прежде мяса нажуюсь.

Косточки жар-птицы пообглоданы,
вместо кофе - рюмочка крови...
Ищешь благоденствия - так вот оно:
знай работай, кушай да живи.

Детектив ловлю на книжной полке,
сяду в кресло с верхом из парчи...
И жену похлопаю по холке:
ну-ка, баба, музыку включи!

Пусть во мне мороженое тает,
пусть рыдают рябчики во мне...
Баба клавиш сладостно придавит,
как клопа когда-то на стене.

...Скрипка враз пощады запросила,
барабан взревел: иду на вы!..
И пошла божественная сила
вдоль по жилам - с ног до головы.

На парче, с сигарой золотистой,
возлежу, как бог на облаках.
И звучит напев густой и чистый
родничком на мартовских снегах.

А в снегу проталины синеют,
рвется к солнцу мертвая трава.
Оживают суслики и змеи,
обретая вешние права.

Под бичами царственного танго,
под напев бамбуковой трубы,
муравьи, построившись фалангой,
тянут крест невольничьей судьбы.

Антимир!.. И вот уже из горла
льется песня вместо матерков...
Журавли торжественно и гордо
проплывают выше облаков.

На канате музыки с востока
золотое солнце поднялось...
Как я оскотинился жестоко!
Как пронафталинился насквозь!..

Я хочу дорог и много станций,
много дыма, грома и зарниц...
Я хочу башкой разбить свой панцирь,
диверсантом рыскать у границ.

Я хочу!.. Пусть черт во мне проснется!
Я хочу, чтоб рявкнула труба!
Пусть с моей тропой перехлестнется
муравья невольничья тропа!..